Валерий Дайнеко: «Голос мне никто не ставил, я просто пою».
Солист ансамбля «Песняры» Валерий Дайнеко в истории эстрадной музыки отметился в первую очередь невероятным по красоте исполнением «Беловежской пущи»: в его эталонном исполнении песня Александры Пахмутовой и Николая Добронравова стала классикой. Золотой голос, золотой фонд. В преддверии юбилея легендарного ВИА мы встретились с Валерием за чашкой кофе и погрузились в воспоминания.
— В «Песняры» вы попали…
— Не с первого раза. Я увлекался западной музыкой, и хоть мне было приятно, что в нашей стране появился такой знаменитый коллектив, который был востребован и везде гастролировал, но «Песняры» моим увлечением не являлись. Слышал их песни, но меня больше волновали появляющиеся в нашей стране рок-н-ролл и джаз. Я учился в музыкальном училище как альтист, получал преподавательские навыки и попробовал себя в качестве оркестрового музыканта, но мне это было не совсем интересно: увлекался другой музыкой, уже пел в нескольких ансамблях и в ресторане «Каменный цветок»…
Туда захаживал Владимир Мулявин, у нас с ним был (и остается сейчас) общий друг Александр Володчинский. Он руководил в «Каменном цветке» ансамблем, в котором я проработал несколько лет. Единственный ресторан в Минске, работающий до часа ночи! Последние два отделения были танцевальными, и я там пел на английском языке. Многие музыканты после своей работы приезжали туда тусить! Там мы и познакомились, и Мулявин предложил мне прослушаться в «Песняры». «Еще один парень придет», — сказал он. Этим парнем оказался Леонид Борткевич. Я пришел с альтом, а он — с трубой. Прослушивание оказалось удачным для обоих, но сказать Мулявину, что мне их музыка не нравится, и я к ним не пойду, было не совсем корректно… Отговорился тем, что мне нужно для начала окончить музучилище. И самое главное, мне хотелось чего-то своего! В дальнейшем я участвовал в двух ансамблях — «Ровесник» и «Группа Валентина Бадьярова», но все, что бы мы ни пели на белорусском языке, неизбежно сравнивалось с «Песнярами». Прошло несколько лет, прежде чем я впервые услышал «Песняров» живьем во Дворце спорта и был поражен, даже потрясен их голосами и звучанием. Придя после концерта за кулисы, я сказал, что с сегодняшнего дня готов работать! Но тогда не оказалось вакансий. В ансамбле пел Юра Денисов, играл Чесик Поплавский, а на живое место идти я не хотел. С Чесиком тем более мы дружили. Дальше я попал в «Червону Руту». И примерно через год как-то в конце гастролей я позвонил своему другу Алику, у которого в тот момент временно проживал со своей второй женой Мулявин. Алик передает ему трубку, и я слышу: «Ну что, тебе не надоело?» И я ответил: «Честно говоря, да!» К этому моменту Юра Денисов уже ушел из ансамбля, и место было свободным. Последний концерт с «Рутой» я отработал в Туле, попрощался с ребятами — и с января 1977 года до 1992-го моя жизнь неразрывно была связана с «Песнярами».
— Вашей первой композицией в ансамбле была…
— «Беловежская пуща». Мы сразу стали ее репетировать, это очень сложное произведение, но я был молод, и мне тогда нетрудно было справиться с этим «заданием». Помню морозный, заснеженный Новосибирск, Дворец спорта, в зале 9 тысяч человек: там она впервые прозвучала в моем исполнении. Конечно, это был успех и знаковый день в моей жизни. Мулявин тогда сказал, улыбнувшись: «Ты теперь принадлежишь не себе, а народу». Потом мы «Беловежскую пущу» записали в фонд Гостелерадио, сняли видео, когда Пахмутова присутствовала на записи, — это тоже были знаковые для меня моменты. Затем уже появился мой песняровский репертуар — «Зачарованная», «30 тысяч дней», «Я все тот же» и много других песен. Их крутили везде по телевидению и радио... У нас, солистов, у каждого была своя публика, которая собиралась вместе, приходя на своих любимчиков. Процентов пятьдесят составляли, естественно, поклонники Мулявина, остальные делились между нами. Вот так и получался всегда переполненный зал. Это было здорово, непередаваемые ощущения.
— Поклонницы вас не донимали?
— Мы смотрим сейчас фильмы про «Битлз», к которым публика пробивалась, протягивая руки, чтобы хоть ущипнуть, хоть дотронуться, когда они выходили после концертов, а я прекрасно помню, что у нас было то же самое. Милиционеры стояли, сцепившись локтями, и сдерживали толпу, а мы быстренько по этому коридору пробирались в автобус!
— Работы «Песняров» условно можно, наверное, поделить на песни всенародные вроде «Вологды», и экспериментальные, где сложная музыкальная канва. С чем вам было интереснее работать?
— Мне ближе и интереснее были более сложные композиции. Время зонг-опер и рок-опер на тот момент уже проходило, зато в конце 70-х — начале 80-х до нас наконец дошло такое направление, как джаз-рок. Мы увлеклись этим всей душой, и нам хотелось такую музыку перенести на свою родную сцену. В «Песнярах» уже работало достаточно много серьезных музыкантов с консерваторским образованием — Володя Ткаченко, Игорь Паливода… Я считаю, это был расцвет ансамбля: когда появлялись не просто песенки в народных обработках, а композиции. Мулявин и до того писал подобные сочинения, но тут смело доверял аранжировки молодым ребятам — и даже мог что-то новое для себя почерпнуть. Я занимался вокалом, слушал джазовые коллективы, популярные мужские поп- и рок-группы, которые красиво пели, раскладывая вокал на несколько голосов. Но это была западная музыка. А хотелось сделать в похожем ключе, но свою. Чтобы нас приятно было слушать не только соотечественникам, но и чтобы на Западе было не стыдно показать свое творчество. Мы ведь много колесили по всему миру! И вот это наше желание вылилось в ряд композиций, которые писал Мулявин, Ткаченко, Паливода. Делали свои аранжировки некоторых произведений Игоря Лученка — чтобы хотя бы в обработках подойти ближе к той музыке, которая нам нравилась.
— И Лученок вам разрешал? Он же всегда расписывал подробные партитуры…
— Да, может, и расписывал, но нам позволял очень многое! Не знаю, честно говоря, было ему это по душе или нет, но он пожимал плечами, улыбался и говорил: «Мне нравится!» Во всяком случае, не запрещал. В этом плане он молодец — давал полную свободу в аранжировках. Может, самому ему где-то что-то и не нравилось, но он закрывал на это глаза, когда слышал лестные отзывы слушателей. Ту же «Зачарованную» люди услышали впервые в исполнении Ярослава Евдокимова — в оригинале, как написал Игорь Лученок. У нас же получилась совершенно другая песня.
— Насколько ваш альт был востребован в работе с «Песнярами»?
— До самого конца я с ним ездил, пока не ушел из ансамбля. Вообще, выходить на сцену с альтом перестал, когда появились инструменты, которые его вполне заменяли. У нас же поначалу сложился камерный квартет и даже квинтет: Ткаченко, Чесик Поплавский, я — две скрипки и альт, Влад Мисевич — флейта, а виолончель заменяли клавиши, на «Юпитере-8» играл Игорь Паливода. Вот это было здорово! А когда клавишные играют за оркестр, а ты стоишь и в дополнение к вокалу еще на своем инструменте дублируешь, в этом я уже не видел смысла.
— От вашего тенора весь Союз был в восторге. Как вы ставили голос?
— Никак не ставил. Я просто серьезно отношусь к своему здоровью, берегу горло, стараюсь не надрываться, правильно дышать, потому что это очень важно. Даже когда я преподавал вокал в институте, никого не учил петь, не ставил голос — я не знаю, как это делается. Зато знаю, как правильно разогреть горло и, естественно, как работать над произведениями, над манерой исполнения. Ставить голос нужно классикам, а эстрадникам и рок-музыкантам это может только помешать. Мы используем диапазон, данный от природы. Его, кстати, можно развивать самому. Есть, конечно, уникальные случаи, как, к примеру, Александр Градский, у которого в репертуаре и эстрадные песни, и рок, и оперные арии, но, на мой взгляд, у него классическое пение слышится везде, а это напрочь убивает ту манеру, которая присуща другим музыкальным жанрам. Но у него великолепные вокальные данные, и это спасает положение.
— Насколько интересно было работать с Мулявиным?
— Он был человек, отмеченный Богом. То, что у него рождалось, было действительно очень интересно. Не все, конечно, но он сам фильтровал свою музыку — я могу только себе представить, сколько у него было написано и сколько мы еще не услышали...
Ирина ОВСЕПЬЯН