«Если б судьбу знали заранее…» (Белорусская деловая газета, #1396 за 23.01.2004)

[Статья]

Уже год, как нет Владимира Мулявина

26 января исполняется год, как ушел Владимир Георгиевич Мулявин. Накануне печальной даты мы поговорили с Владиславом МИСЕВИЧЕМ, единственным из ныне живущих в СНГ музыкантов работавшим с Мулявиным с самого основания «Песняров» и самое продолжительное время (с 1964 года и практически вплоть до 1998-го) с одним лишь перерывом.
— Владислав, вы помните, как познакомились с Владимиром Мулявиным?
— Я тогда служил в оркестре штаба БВО, а Володя — в военном ансамбле песни и пляски. Я был кларнетистом, а он — гитаристом и аранжировщиком и даже выступал в составе квартета. То есть занятия вокалом ему были более близки, чем нам, лишь два раза в год оравшим на площади строевую песню «Когда поют солдаты, спокойно дети спят». У Володи от природы были великолепные вокальные данные: драматический тенор, немножко баритональный. Это и по «песняровским» пластинкам слышно. К слову сказать, голос у него сохранялся до самого конца, несмотря на проблемы со здоровьем.
— А кто вы были тогда по званию?
— И я, и он — рядовые. Хотя он был старше меня на четыре года. Просто его поздно призвали. А как познакомились? Володя служил вместе с моим будущим другом — пианистом Игорем Жуховцевым (сейчас он директор школы в Калуге), которого позже перевели уже к нам. Вот Игорь-то и познакомил меня с Мулявиным. А когда близилась демобилизация, Володя пообещал помочь мне устроиться в филармонию, откуда его призвали. Как раз к тому времени Виктор Вуячич стал лауреатом Всесоюзного конкурса советской песни, а Нелли Богуславская — дипломантом. Это была первая и яркая победа белорусской эстрады. Обоим сразу позволили работать с сольными концертами. Произошло это в 1966 году, а в 1967-м мы демобилизовались. Первая же Володина жена, покойная ныне Лидия Кармальская, занималась художественным свистом. И вот когда Вуячич пригласил к себе Мулявина, Володя сказал: «Я с женой». — «Нет, старик, с женой не могу». Тогда Мулявина пригласил Измаил Капланов, руководитель ансамбля «Орбита-67». Так Володя стал у него ведущим гитаристом. Остальные ребята тоже были хорошими музыкантами, но их имена сегодня публике ничего не говорят. И для меня, молодого, попасть в такой ансамбль было за честь. А им как раз нужен был саксофонист. Меня взяли по конкурсу, но, думаю, Володин голос был в данном случае не последний. В первом отделении пела Нелли Богуславская, во втором мы играли инструментальные вещи. И тогда же начали петь, пытаясь подражать «Битлз», что, в общем-то, и привело к конфликту — мы ушли. Новый наш ансамбль назывался «Лявонiха» и входил в более многожанровый коллектив. Чего и кого там только не было — и фокусники, и танцы-шманцы!
— Тексты литовать приходилось?
— Во время худсоветов мы английские песни не пели. Правда, исполнили однажды в филармонии одну тему из «Битлз» (я еще имел неосторожность объявить, что это песня из репертуара великих «Битлз»). Поднялся шум! У нас были большие неприятности. Тогда-то мы и решили исполнять песни из репертуара «Орэры», «Гайны». Литовать их не надо было, поскольку они звучали по радио, выходили на пластинках... Директор же филармонии проталкивал этот большой коллектив где только можно. Так мы однажды попали на Центральное телевидение и, чтобы выделиться среди всего многообразия артистов, написали на барабанах «Лявоны» — наш же ансамбль назывался «Лявонiха»....
— А кто это придумал?
— Может, и Шурик Демешко, а может, и сообща. И когда уже во время прослушивания нас признали ВИА, название у нас было — «Лявоны». Да еще за вокал к нашим музыкантским шести рублям дали надбавку — рубль. То есть пели мы уже на законных основаниях. Однако тогда мы опять взбунтовались: позвольте работать самостоятельно! Нам разрешили: одно отделение выступал Мицуль, второе — мы. Так «Лявонами» и дожили до 1970 года. Нас уже и кое-где по Беларуси знали, были успешные концерты в Украине и Калининграде. Впрочем, чтобы стать в то время успешным, многого не требовалось — лишь наличие песен и электрогитар.
— Не получалось, что в России вас любили больше, чем на родине?
— Отношение чиновников к нам в принципе всюду было негативным, поскольку профессиональные ансамбли тогда не поощрялись. Но мы же исполняли народные песни. Кроме того, вскоре вместе с Левой Лещенко поделили второе место на конкурсе артистов эстрады в Москве (первое место никому присуждено не было). И наша победа стала шоком буквально для всех, но в первую очередь для нас. Поэтому, когда мы, признанные Москвой, приехали домой, Минску не оставалось ничего иного, как тоже признать нас. Помню, наш худрук Аничков, член Союза композиторов, встретил нас такой фразой: «Что мы теперь будем с вами делать?!» А что было делать? Позволить нам выступать с сольными концертами! Однако чтобы выступать сольно, нужны были еще вокалисты. Так появился Борткевич, через год — Кашепаров. В таком составе мы существовали вплоть до 80-х. Как раз в это время появились многие наши популярные песни: «Александрына», «Спадчына»...
После ухода Борткевича и Тышко начался спад. Но пришли Игорь Паливода, Владимир Ткаченко, Боря Бернштейн. Этот состав, на мой взгляд, был сильнее первого. И еще лет 5–7 мы продолжали лидировать, расти творчески. Однако когда в середине 80-х ушли и они, тогда начался кризис, затянувшийся вплоть до первого раскола — появления «Белорусских песняров».
— А что можете сказать о Мулявине как о человеке?
— Еще будучи пацаном, я боготворил его, хотя мне было 22, а ему — 26. Но он был опытнее меня — все-таки с 16 лет работал на эстраде. Это были лучшие его годы. Они продолжались вплоть до его третьей женитьбы. Однако на этом интервью можно прекращать, поскольку все основные Володины достижения — в тех его лучших годах.
— Но что все-таки это был за человек?
— Однозначной оценки дать не могу. Но что касается работы... Особенно вначале все наши программы держались именно на нем — он был прекрасным композитором и аранжировщиком. И даже позже, когда только контролировал работу, все равно его, как никакого другого композитора, отличало колоссальное интуитивное чувство формы. Для песни это имеет огромное значение: начало, кульминация, логичность, чтобы слушателю было комфортно... Как он этого достигал? Например, приносит на репетицию аранжировку, мы еще не успели высказать свое мнение, а он уже рвет ее — не годится! — и уходит перерабатывать. У него была очень высокая требовательность к самому себе. И мы автоматически должны были вести себя соответственно. Хотя одного этого качества... Но как-то некорректно рассуждать о его очевидных музыкальных талантах. Они были настолько разнообразны! Скажем, мало кто знает, что он даже пытался переводить на русский язык «Битлз» — была у него пара таких опусов, которые мы исполняли.
— В период той сумасшедшей популярности болели ли «Песняры» звездной болезнью?
— Ну-у, во-первых, ее не было у Мулявина, поэтому не должно было быть и у нас. К тому же мы постоянно были озабочены тем, что будет завтра. Хотя успех был, конечно, оглушительный и длительный — лет десять он был просто фантастическим. В этом смысле 70-е годы оказались настолько безоблачными, что у меня, уже взрослого человека, иногда закрадывалась мысль: может, мы какие-то особенные? Хотя внешне эти мысли никак не проявлялись — ситуация не позволяла демонстрировать их на публике. Это, кстати, традиция, заложенная Мулявиным: прежде всего непридуманная человеческая скромность. Но, конечно, не без некоторого честолюбия — без этого музыканта быть не может.
— А сколько часов в день работали?
— У нас был даже такой рекорд — в течение одного дня мы дали в Учкудуке шесть концертов подряд! Обычно концерты начинались часов в одиннадцать утра, но могли начаться и в девять. Выходным же считался день, когда мы отыгрывали два концерта. И в таком режиме жили больше десяти лет.
— И сколько зарабатывали?
— Сначала 30 рублей за концерт на человека, во Дворце спорта — уже вдвое больше. Но эта лафа длилась два-три года, пока не отменили двойную ставку. Тогда водка стоила сначала 4 рубля, затем — 5, потом — 6, 7, 10 рублей. И в конце концов сольный концерт мы работали за две бутылки водки.
— Известно, что в 1976 году у «Песняров» состоялась встреча с Машеровым. Вы говорили четыре часа, после чего Мулявину вскоре дали звание народного артиста, остальным — заслуженных. О чем шел разговор?
— Машеров давал легкие наставления: «Не зазнавайтесь. Работайте над собой, и у вас будет прекрасное будущее». Он же всячески помогал нам. Звания дал, что было просто невиданно: в одном коллективе был один народный артист и пять заслуженных! Правда, потом поднялся шум — в симфоническом оркестре был только один или два заслуженных артиста! То есть званиями нас не обижали. Но в этом была заслуга в том числе и Мулявина: звания, квартиры, очередь на машины и мебель — это все он выбивал. Хотя с министром культуры Михневичем у «Песняров» были не очень хорошие отношения. Помню такую историю. Мы репетируем, как вдруг нас срочно вызывают, делают в горисполкоме загранпаспорта, сажают в вагон и отправляют в Германию. Оказывается, парламентскую делегацию от СССР возглавляет кандидат в члены Политбюро Машеров. Михневич же послал в Германию другой ансамбль. Но вмешался Машеров: «Почему нет «Песняров»?! Я же просил!» Приезжаем в Берлин, и перед репетицией к нам подходит сам Машеров: «Концерт очень ответственный. Но что и как петь, вы знаете лучше меня. Я на вас надеюсь». Мы тут же учим «дружба-фройндшафт», концерт проходит хорошо. А когда заканчивается, Машеров — очевидно, ему было неудобно, что вызвал нас всего лишь на один концерт — предлагает: «Давайте уже по войскам. Я позвоню командующему. Он с удовольствием вас примет. Вне графика». А это — мечта любого артиста, потому что в войсках и кормили, и по складам водили, и большие суточные платили. Поэтому и график был очень жесткий — москвичи забивали эти точки только так! Одним словом, дней двадцать потом мы поминали Машерова добрым словом.
— Друг с другом вы общались по-русски, а кому принадлежала мысль запеть по-белорусски?
— Думаю, что Мулявину. Тогда же ни Борткевича, ни Кашепарова еще не было в ансамбле. Яшкин был уроженцем Речицы, Тышко и Демешко — из Бреста, а братья Мулявины и я — из России. Белорусские же песни служили некоей защитой репертуара — на них у госчиновников рука не очень-то поднималась. Вот мы и исполняли одну-две белорусские песни, так сказать, для отмазки. А потом просто заинтересовались ими. Помню, когда Лученок, Кашепаров и Мулявин вернулись из фольклорной экспедиции и мы послушали записанное ими оригинальное пение, впечатление было потрясающее! Это был урок всем нам, поскольку сами мы так не пели. Когда же речь зашла о песнях на стихи Янки Купалы, то интерес к белорусскому языку был просто колоссальный.
— С каким чувством вы вспоминаете сейчас те годы?
— Все-таки почти вся моя жизнь прошла рядом с этим человеком. И как подумаешь... Жаль, очень жаль его как человека. С другой стороны, это судьба, от нее не уйдешь. А с третьей стороны, это наука каждому из нас: надо всегда помнить, что делаешь и для кого, и если поступаешь как-то не так, то завтра это может к тебе вернуться... Ближе к старости все, наверное, становятся немного мудрее. Я вот почему-то думал... Он же физически был здоров, чего не скажешь о нынешнем поколении. Поэтому я никак не думал... Я просто привык, что Володя был всегда...

Сергей Шапран
bdg.press.net.by/2004/01/2004_01_23.1396/1396_14_1.shtml