Песня и её создатели

[Eugene MAGALIF]

Школу отменили! Таки выпал снег. Поэтому, завершив сегодня наряжать огромную живую ёлку (под 3 метра высотой, наверное), я постараюсь написать что-нибудь ещё интересное.
1. Встреча Борткевича с Харрисоном вполне могла иметь место, поскольку Ольгу Корбут действительно приглашали во всевозможные "тусовки". Но про предполагавшиеся совместные гастроли экс-Песняра и экс-Битла – полная чушь. Если я встречался с Евгением Евтушенко, я мог бы нафантазировать, что он предполагает снять новый фильм о Бабьем Яре и мне предложил написать к нему музыку. Кто это проверит?
Или я встречался с другом моего деда знаменитым художником-карикатуристом (ему недавно исполнилось 105 лет!!!) Борисом Ефимовым, братом Михаила Кольцова. Мог бы сказать, что он открыл мне секрет долголетия. Кто этому поверит и будет проверять?
2. Пиццерии у Кашепарова уже нет, так что спрашивать его об этом поздно да и не стоило и тогда, когда она у него была.
Спасибо.
Скоро напишу new сагу .

[Eugene MAGALIF]

Посмотрите фотографию, сделанную после выступления белорусских артистов в методистской церкви, где я работал. С галстуком – пастор Walker. Там же я, певцы Николай Скориков, Инна Афанасьева и два подсобника. Сентябрь 1992.

[Eugene MAGALIF]

Николай Скориков, Игорь Кочегаров
и песня «Она была, её уж нет» ("She Came And Went")

   Как-то, ещё во время учёбы в консерватории, мне попался сборник переводов стихов американских поэтов. Не так давно перед этим умерла мама моего друга детства Юрки Подвигина, я её очень любил, и мне захотелось написать песню в её память. В сборнике глаз зацепился за стихотворение довольно известного поэта ХIХ века Джеймса Рассела Лоуэлла. Перевод был сделан уж не помню кем, но очень хорошо. Даже ритмически выдержан почти стопроцентно. Я подумал, что песню можно было бы исполнять и на английском языке. Только время тогда было такое, что никакого разговора об этом и быть не могло: конец Брежневского правления, сплошной застой.
   Очень легко, вдохновенно написался припев, а запев довольно долго не получался, не хватало чего-то. Но, наконец, удовлетворительно вышел запев, и я стал показывать знакомым песню. Один из них посоветовал неожиданный гармонический оборот в самом начале. После некоторого сомнения я с этим согласился, и песня потом в таком виде и записывалась. Но сначала она несколько лет ждала возможности реализоваться. Только во второй половине 1980-х годов песня эта «пригодилась».
   Москва объявила Всесоюзный песенный конкурс «Хит-Парад», на который можно было представлять песни и на английском языке. В жюри конкурса, кроме «наших», были какие-то известные продюсеры из-за границы. Нужно было послать полный клавир и кассету с записью, всё – под девизом.
   Клавир я сделал и даже по блату отпечатал несколько копий. Кто помнит, как делались копии в то время, поймёт. Копировальная машина старинного образца была только при театре Оперы и Балета. Туда была огромная очередь, и даже, кажется, нужно было брать разрешение или направление от Союза Композиторов.
   С записью песни тоже всё обстояло непросто. Пользуясь неплохим ко мне отношением редактора Радио Полковниковой, через которую шли все новые песни, я получил разрешение заказать студию, использовать приглашённых музыкантов и певца Николая Скорикова. Поскольку времени не было, то аранжировку я делал сам. Сам же для записи достал и хороший по тем временам синтезатор. Если не ошибаюсь, это был «KORG-800».
   К Коле Скорикову я приехал домой и показал ему песню, сказал, что на следующей неделе будет студия. Коля песню послушал вполуха, так как должен был куда-то бежать, но сказал, что запишет. Я ему оставил полный клавир и со спокойной душой отправился делать аранжировку.
   Студия была заказана так: первый вечер – инструментальная запись, а через день – наложение голоса, т.к. сроки поджимали, ведь нужно было до определённого числа выслать материал на конкурс.
   И вот за день до записи я звоню Скорикову, чтобы порепетировать песню, а он мне говорит: «Слушай, Женя, я не могу. Не моя эта песня. Возьми кого-нибудь другого». Я чуть инфаркт не получил. Как так? Ведь завтра запись, заказана студия, придут музыканты, а певца нет. Фонограмму можно было бы сделать и без Скорикова, поскольку я, как автор, указал бы и темпы, и какие-то специфические моменты. Но тут было непонятно, кто вообще согласится спеть мою песню и какой у этого певца будет голос. У Скорикова – баритон. А где мне найти за сутки другого баритона?
   Я позвонил Полковниковой, и та предложила мне попробовать нового певца. Она сама пока его не видела, но слышала хорошие отзывы, поэтому решила убить сразу двух зайцев: и мне помочь, и заодно проверить новичка.
   Певец Игорь Кочегаров приехал в Минск из Харькова и пел в ресторане «Каменный цветок». Никогда до этого на радио не записывался, так что для него это должен был быть первый опыт. Делать нечего. Я позвонил в ресторан поздно вечером, поговорил с Игорем, и мы договорились, что он завтра ко мне приедет. У Игоря – тенор. Мне пришлось за ночь переписать аранжировку и все партии.
   Утром приехал Игорь ко мне домой. Это был худощавый парень с красивыми тёмными глазами и обаятельной улыбкой, длинными прямыми волосами, которые он иногда завязывал хвостом. Мне он напоминал Иисуса Христа, не хватало только тернового венца и рубища. Забегая вперёд, скажу, что он таки любил выступать в разных костюмах, и одним из них был длинный балахон с капюшоном, в котором он был похож если не на Христа, то уж на измождённого монаха – точно. В таком виде он потом и записал на телевидении эту песню для программы Полковниковой «Встретимся после одиннадцати».
   У Игоря оказался очень красивый высокий голос, в который он иногда специально добавляет хрипотцу и трагические интонации. И мне, и моей Тане его голос и манеры сразу понравились. К тому же он оказался очень приятным в общении. Одна беда была: Игорь не знал нот и никогда не записывался в студии. А песня очень сложная, вечером уже запись фонограммы, а через день – наложение голоса Игоря.
   Но Игорь схватил песню мгновенно. Мы с ним её отрепетировали, и я поехал на запись окрылённый. В проигрыше на саксофоне соло сыграл Игорь Сафонов, в то время лучший саксофонист Минска. О качестве его соло в моей песне можно спорить, потому что из-за нехватки времени едва ли он сделал два дубля. По-моему был всего один дубль. Выбирать не приходилось.
   Наложение голоса Кочегаров сделал великолепно, учитывая все ранее перечисленные тернии. Я вовремя отослал плёнку и клавир и через некоторое время благополучно забыл о конкурсе.
   В один прекрасный день мне сообщают, что моя песня отобрана в число шестнадцати песен в финальную часть конкурса. А всего было прислано более четырёх тысяч (!) песен со всех концов нашей тогда ещё необъятной родины – СССР. Я поехал в Москву, где в каком-то огромном Дворце Культуры проходил финал. Я не помню уже, чьи песни заняли какие места. Возможно, что первое место присудили композиторше Лоре Квинт и поэтессе Ларисе Рубальской (почему-то я их запомнил). Моя же песня заняла место под №8, что тоже было неплохо, но никакого приза я не получил.
   Когда я вернулся в Минск, Полковникова решила записать Игоря на телевидении с этой песней. Так Игорь попал в престижную тогда молодёжную передачу «Встретимся после одиннадцати». К сожалению, снята моя песня была из рук вон плохо. Тогда это называли уже клипом, но ничего интересного режиссёр и оператор придумать не смогли. Игоря в плащанице с лежащим на плечах капюшоном показывали на фоне летящих облаков или на фоне икон из Гродненского музея, иногда поворачивая камеру по и против часовой стрелки. Вот все «находки» режиссёра и оператора. Правда пустили бегущую строку, которая сообщала, что по результатам Всесоюзного Хит-Парада песня вошла в шестнадцать лучших.
   С Игорем мы стали близкими друзьями. Он женился на минчанке, появились дети. Мы с ним записали ещё несколько песен. По моей рекомендации другие композиторы тоже давали ему песни. Знаю, что он пел песни Захлевного, Елисеенкова. После моего отъезда в США записывался Игорь всё меньше и меньше, поскольку по полгода находился в Киеве, зарабатывая там деньги пением в ресторане на острове посередине Днепра. Связь с ним я поддерживаю через его жену.
   А вот что произошло далее с песней «Она была».
   Когда Николай Скориков услышал её по радио и увидел по телевизору, он прибежал ко мне на Радио и завопил: «Женька, прости меня, идиота! Я был не прав! Давай я запишу эту песню тоже. Мы сделаем её с оркестром Финберга!»
   Когда я ему оставил клавир, то он сам сыграть его не смог, потому что не владел в достаточной мере фортепиано. А посмотрев строчку с голосом, увидел там какие-то сложные мелодические ходы с множеством случайных знаков. И решил, что не будет петь. Кабы мне быть с ним, то всё прошло бы нормально. Там действительно много знаков, но с аккомпанементом и «с голоса» Коля «схватил» бы песню. А теперь вот он прибежал с извинениями и таким вот предложением.
   Я ему ответил, что теперь уже нельзя эту песню писать, поскольку Игорь её поёт. Игорь меня спас просто, и будет крайне некрасиво, если песня появится почти одновременно в исполнении двух певцов. И я твёрдо сказал – «нет». Но Коля так просто же не сдастся. Он мне говорит: «Ну хорошо, тогда дай мне её записать на английском языке! Я с Финбергом и Полковниковой договорюсь!» На английский вариант мне пришлось согласиться, и Коля побежал договариваться с Финбергом и Полковниковой. А сам, кстати, в школе учил немецкий, и в английском – ни в зуб ногой. Но нужно знать Колю и его упрямство или скорее упорство в достижении намеченного.
   Коля уже тогда был восходящей звездой. Красивый, молодой, энергичный, он был принят солистом в Государственный Концертный Оркестр, один из лучших коллективов СССР. Ярослав Евдокимов в то время уже приелся, да и почти не бывал в Минске, поэтому Николай Скориков постепенно занял его нишу, причём голос у него был даже лучше, чем у Евдокимова.
   Видели бы вы, как Коля приезжал ко мне и учился выговаривать английский текст, бился над произношением. А ведь нужно было вбить текст так, чтобы не думать о нём на записи! На записи нужно делать музыку, а не текст. Поэтому Коля работал как ненормальный и текст вызубрил. Но произношение осталось за границей его возможностей. Песню Николай Скориков записал с оркестром. Поёт хорошо, душевно. Но... никто из владеющих английским языком понять текст в исполнении Коли не могут.       Но вот что интересно. Через несколько лет, будучи уже заслуженным артистом Белоруссии, к своему бенефису Николай Скориков подготовил программу, в которой чуть ли не целое отделение состояло из знаменитых песен Фрэнка Синатры, Элвиса Пресли и других англоязычных певцов. И Коля с задачей справился блестяще. Видимо потому, что мог слушать записи этих певцов и копировать произношение.
   Песня «Она была, её уж нет» в исполнении Николая Скорикова среди других была у меня с собой на кассете, когда я приехал в США. И вот однажды случилась оказия, кто-то ехал в Белоруссию. Я решил записать и отправить своим звуковое письмо на чистой кассете. Начал записывать: «Здравствуйте, мои дорогие. Вот решил записать вам свой голос, чтобы...» Решил прослушать, идёт ли запись? Прослушал, и вдруг врубается вступление к песне «Она была, её уж нет». Я понимаю, что сделал ужасную ошибку: не проверил кассету и стёр начало песни, большой кусок вступления.
   Теперь вот у меня она записана на компакт диск с этой кассеты в таком виде. А что делать? На Радио песня, кажется, не сохранилась, как и многие другие мои записи.

Прикреплю фотографии Игоря Кочегарова и Николая Скорикова

[Eugene MAGALIF]

Игорь Кочегаров в Киеве. Это уже его фотография XXI века, но он по-прежнему любит "прикалываться", поэтому стоит в галстуке и тюбетейке. А на предыдущей фотографии он в период работы в ресторане "Каменный Цветок", как раз время нашего знакомства.

[Eugene MAGALIF]

Известные Белорусские певцы Инна Афанасьева и Николай Скориков

[Eugene MAGALIF]

Лученок и денежка.
Лученка за глаза называют Лук-Чеснок, а похож он на взъерошенного воробья. Худенький, быстрый, всегда растрёпанные волосы. Песни у него – чудесные, я их люблю, а их автора уважал, уважаю и буду уважать. И даже считаю, что песни Лученка явно повлияли на моё творчество, так сказать. Хотя одна всемирно известная спортсменка называла меня Белорусским Раймондом Паулсом, а не вторым Лученком.
А вот смешная история, которую поведал мне Володя Беляев, барабанщик «Песняров». Примерно это же я слышал и от других людей.
Когда-то «Песняры» и целая делегация из Белоруссии гостили в Нью-Йорке, все они жили в хорошем отеле в центре Манхэттена. Лученок делил люксовый номер то ли с министром культуры, то ли ещё с какой-то шишкой. Потом «шишка» уехала, и Лученку предложили ради экономии средств номер попроще. Он, конечно, взвился и стал кричать, что он Депутат Верховного Совета, Член ЦК, Лауреат Государственных премий и т.д. И что он выйдет на улицу в центре Манхэттена и будет кричать и устроит международный скандал: мол, его и в Америке все знают! Его оставили в покое. А потом, во время очередной коллективной попойки, он по пьянке стал хвастать, что для него деньги ничего не значат. Достал портмоне, вынул из него стодолларовую купюру и на глазах у собутыльников порвал и выкинул её в мусорное ведро.
А гитарист Растопчин (он, кстати, живёт теперь в Нью-Йорке) достал эту денежку из мусорницы, склеил, пошёл в банк... и получил новенькую стобаксовую бумажку.

Бывший соло-гитарист "Песняров" А. Растопчин, США 2003.

[Eugene MAGALIF]

Немного я погорячился насчёт Лученка. Я должен сказать, что я любил, люблю и буду любить его ПЕСНИ, а не его самого. Произошла переоценка ценностей за десять лет, с тех пор, как написана была помещённая выше заметка о Лученке и денежке. А я так её и поместил, не правя.
Sorry.
E.M.

[Eugene MAGALIF]

Вот всем для "фана" поэма.
Поэма в туалете у Тихона Николаевича Хренникова

Вам на новоселье
Предков рукоделье
В дар мы шлём.
Вы его повесьте
В сокровенном месте
За углом.
Там уединенья
Ценятся мгновенья,
Как нигде:
В сутки хоть однажды
Там бывает каждый
По нужде.
Громок или тих он,
Гость или сам Тихон –
Всяк поймёт:
За твой труд, бедняжка,
Вот тебе бумажка!
И – возьмёт.

   Это стихотворение висит в рамке под стеклом на внутренней стороне двери туалета в доме Тихона Николаевича Хренникова. А на сером мешочке для туалетной бумаги стилизованной старинной вязью вышиты две строчки: «За твой труд, бедняжка, вот тебе бумажка!»

[Eugene MAGALIF]

Гей, бикi! Чого ж ви сталi? (Кажется, Т. Шевченко)
Это я к тому, что нет опять стимула к писанию, пока кто-нибудь не напишет мне что-нибудь. Может вопросы какие появятся?
Есть уже написанная длинная Сага о покорении Магалифом Всесоюзного Радио не без помощи человека, чью фоту вы видите вверху (в предыдущем письме). Но не помещаю пока, поскольку думаю, что слишком часто и помногу "воспоминаньюсь". Хотя мой отец, например, считает, что "нужно есть часто и помногу". Может это перенести и на писАние?
Короче, если читатель не идёт к Магалифу, то Магалиф идёт к читателю. Подожду до Понедельника вечера – и помещу новый длинный рассказ.
Привет всЕ.М.

[Eugene MAGALIF]

«Играл Рояль». Т.Н. Хренников.
Худсовет Всесоюзного Радио. Победа.

   Ещё учась в Консерватории, я сочинил самую дорогую мне до сих пор песню «Играл Рояль», причём впервые написал и стихи к собственной песне. За музыку я был спокоен, а вот за стихи – нет. Мне казалось, что они, возможно, дилетантские, я не мог их оценить отстранённо. Музыку свою, кстати, я оценить могу, знаю, где что хорошо, а где и не очень или могло быть лучше. Поэтому я никому не говорил, что стихи мои, а на титульном листе написал, что стихи Я. Филагамова (это мои имя и фамилия навыворот). Долго эта песня лежала в моём столе без всякой надежды на исполнение. С вступлением в Союз Композиторов было глухо, а без членства в Союзе никто особо не жаждал мои песни исполнять и записывать.
   С приходом Горбачёва и Перестройкой кое-что действительно стало обновляться. Появилось интересное новшество, придуманное газетой «Комсомольская Правда». Газета приглашала очень известных людей, в основном функционеров, и проводила так называемую «Прямую Линию». Позвонив по опубликованным телефонам, можно было задать вопрос этому известному человеку или его помощнику,  а потом газета это публиковала. И вот однажды я вижу анонс о предстоящей «Прямой Линии» с Тихоном Хренниковым. И я решил с ним поговорить.
   Однако шансов на то, что я дозвонюсь в Москву из автомата, почти не было. Связь работала отвратительно. Поэтому я взял бутылку шампанского, пошёл на Главпочтамт и уговорил молоденькую телефонистку мне помочь и соединить с данным в газете номером. Ей-то это было сделать легко. Какой я хотел задать вопрос – уже не вспомню, да это уже сейчас и не так важно. Важно, что я таки попал в ту комнату, где был Хренников и его секретарша.
Но соединили меня с ней, так как сам он разговаривал уже с кем-то на другой линии. Секретарша  (с похожим на мужской голосом) сказала, что я могу изложить вопросы ей, а она передаст их потом Тихону Николаевичу. Но тут я сказал ей, что мне нужен только он сам, что я подожду, но чтоб ему обязательно сказали, что звонит человек из Минска по фамилии Магалиф. И буквально через несколько секунд Хренников берёт трубку, здоровается и спрашивает меня:
 – А Вы не родственник ли Магалифам из Ельца?
 – Я их внук, я сын Бориса Магалифа, внук Якова и Софии, а Елецкие Магалифы были братьями моего деда.
 – Я очень уважаю Вашу семью и прекрасно помню Вашу прабабушку. Мы же снимали квартиру в их доме, а братьев Вашего деда – врачей – любил весь город. Женя, чем Вы занимаетесь?
 – Я композитор, пишу музыку.
 – Наверное хотели бы мне показать?
 – Конечно.
 – Я сейчас передам трубку моему секретарю, она запишет Вашу фамилию и даст Вам номер телефона, по которому Вы позвоните перед приездом. Только позвоните через две недели,  так как я завтра уеду на время из Москвы.
   И вот через некоторое время я приехал в Москву  на встречу с самим Тихоном Николаевичем Хренниковым. Домой к нему я, к сожалению, не попал, зато он встречался со мной два вечера подряд в своём служебном кабинете Председателя Союза Композиторов СССР.  В первый вечер мне пришлось подождать, так как он вначале был на открытии мемориальной доски на доме, где жил какой-то известный композитор, а потом принимал делегацию японских музыкантов. Естественно, что он был очень уставшим, поэтому предложил просто поговорить. А играл я ему на следующий день. Вспоминал он моих родственников, свою первую любовь Машеньку (это была то ли сестра, то ли подруга моих предков), расспрашивал. А на следующий день, когда я ему сыграл и спел несколько своих песен, сказал:
 – Музыка твоя мне понравилась. Что бы я мог для тебя сделать?
 – Дайте мне Ваш автограф, пожалуйста.
 – Автограф-то я дам, а вот как помочь тебе – пока не придумал. В Союз Композиторов я тебя своей волей принять не смогу, ты должен вступать в Минске. Знаешь, дай-ка я напишу письмецо Игорю Лученку. Ему там самому несладко, но он мой ученик и чем сможет – поможет.
   Хренников написал отличное рекомендательное письмо Лученку, который когда-то учился у него в аспирантуре, с просьбой помочь мне, талантливому. Он разрешил мне его прочитать и конверт не запечатывал. Помню, что начиналось оно обращением «Дорогой Игорёк» и было в нём весьма лестное мнение о моих способностях. Когда я это письмо отдал Лученку, тот аж затрясся от радости и гордости. Обещал мне копию, но так и не сделал. А насчёт помощи сказал подождать. Он стал Председателем Союза Композиторов БССР, но против него, мол, выступали и выступают так называемые «симфонисты», ставят ему палки в колёса и стараются «зарубить» любого его кандидата.
Позднее, когда он набрал силу, он всякий раз при встрече мне говорил: «Ну давай-давай подавай документы, всё сделаем». Однако я так и не собрался вступить в Союз до отъезда в США. Известность ко мне и так пришла благодаря песням, а для вступления в Союз нужно было писать крупную форму, на что у меня не хватало духу.
   А автограф Хренников мне дал, причём весьма оригинально. Он на клавире моей песни «Играл Рояль» написал: «С удовольствием послушал эту песню. Тихон Хренников». Оригинал пропал, а копия у меня где-то есть.
   Тихон Хренников – фигура в Советской музыке очень значительная. Отношение к нему всегда было неоднозначным. Он бессменно руководил Союзом Композиторов лет 40, став Председателем ещё при Сталине. Как композитор, я думаю, Хренников мировых шедевров не создал, но музыка его всегда отличного качества и очень профессиональна. Шедевром я считаю его музыку к кинофильму «Гусарская Баллада», где изумительные песни. Да и вообще он написал много хороших песен, что меня лично очень впечатляет. Некоторые ставят ему в вину то, что он был Председателем при всех режимах, так сказать, всем лизал. Но даже если это и так, то в данном случае это всем пошло только на пользу. Ни один (!) композитор не был репрессирован при Хренникове. Все  «провинившиеся» отделывались лёгким испугом. Разгромные статьи о композиторах (в отличие от Фадеевского Союза Писателей) ни на ком из известных композиторов не поставили крест. Хренников не отдал никого из «своих». Плюс ко всему, он умудряется до сих пор (при всей его нагрузке и возрасте) активно писать музыку.
   Всем не угодишь, конечно. Всегда будут недовольные. Но для меня (а в своё время и для моего отца) Т.Н. Хренников сделал немало хорошего, за что ему огромное спасибо.
   Хренников посоветовал мне показать мои песни на Художественном совете Всесоюзного радио и объяснил, как туда попасть и к кому обращаться. И я поехал сражаться. А сражаться было за что. Худсовет Всесоюзного радио отбирал новые песни для своего фонда, и, как правило, это происходило раз в квартал, т.е. всего четыре раза в год. Причём участвовали в этом мероприятии известнейшие композиторы, поэты, исполнители. А в худсовете тоже были «крутые» имена, плюс человек 30 редакторов разных музыкальных и немузыкальных программ. В основном показывались московские авторы или известнейшие композиторы из братских республик. Как мне потом сказали, даже Пахмутовой не разрешали показывать более двух песен за один раз. Это было правилом для всех. Мне разрешили показать две песни. Первой была, естественно, «Играл Рояль», а вторую я выбрал то ли на стихи Фазу Алиевой, то ли на стихи Сергея Острового. Теперь это уже не столь важно. Худсовет заседал целый день, так как песен было около 60 штук, а потом ещё шло «совещательство» и объявление результатов.

[Eugene MAGALIF]

Я приехал на этот день в Москву и успел до начала прослушивания сделать много покупок в разных магазинах. Купил Тане очень красивого лилового цвета туфли на шпильках в универмаге «Белград», продуктов, каких-то разных московских цац – и со всем этим барахлом в пластиковых мешках прибыл на Радио петь свои песни.
Толпа людей стояла в коридорах, курила, общалась маленькими группками. Многие друг друга знали. Лишь я ходил со своими мешками от группы к группе и пытался послушать, о чём говорят эти небожители. Все москвичи, все известные. Многие пришли уже с готовыми фонограммами или со своими певцами, которые записали уже эту песню. Там был Евгений Мартынов, с которым я даже перебросился парой фраз, подойдя к нему (он сидел на подоконнике, окружённый знакомыми). Был Лев Лещенко, Александр Градский, ещё какие-то известнейшие исполнители, поэты, композиторы.
Я был единственным из авторов, который пел сам и под собственный аккомпанемент, и  единственным провинциалом с никому и ничего не говорящей фамилией, с непевческим голосом и кучей покупок в мешочках, которые я нигде не мог оставить. Поэтому, когда меня пригласили к роялю, мне пришлось зайти в зал со всеми мешками и запихивать их под рояль пред ясными очами 30-40 членов худсовета.
   И вот я дрожащим голосом отпел свои две песни и стал ждать вердикта  со всеми этими исключительными известными людьми. Наконец нам объявили, что худсовет принял решение принять к записи в фонд Всесоюзного Радио из всех этих 64-х песен три песни, и в их числе – моя «Играл Рояль». Сразу же ко мне подошли несколько членов худсовета и поздравили, сказали, что песня очень понравилась. А один сухощавый старик представился поэтом Михаилом Матусовским и сказал: «Очень хорошая песня у Вас получилась. И стихи прекрасные. А откуда этот поэт Я. Филагамов?» Я ответил, что это молодой начинающий поэт из Минска. Тогда он сказал: «Ну передайте ему, пожалуйста, что мне очень понравились его стихи, и вообще песня очень сильная». Похвала Матусовского – автора таких песен, как «Подмосковные вечера», «На Безымянной высоте», «С чего начинается родина?», «Летите, голуби» и др. – совершенно перевернула моё представление о себе. Я поверил и в то, что смогу написать хорошие стихи, по крайней мере песенные.
   В тот день я был на седьмом небе от счастья. Принятие песни к записи на Всесоюзном радио открывало передо мной далеко идущие перспективы. Песню решено было записывать с Большим Эстрадно-Симфоническим Оркестром (БЭСО)  Всесоюзного Радио и Телевидения, а это огромная честь для любого композитора, причём самые именитые стоят в очереди и ждут записи с БЭСО до двух лет, мне сказали.
   После худсовета меня представили редактору по фамилии Седых, очень приятному человеку среднего возраста, и сказали, что он будет решать все вопросы с записью моей песни. Седых сказал, что я могу выбрать для исполнения любого певца или певицу (песня может исполняться и мужчиной, и женщиной) и спросил, кого я вижу подходящего среди московских певцов? Я, конечно, назвал первыми номерами самых популярных тогда Валерия Леонтьева и Аллу Пугачёву. Но Седых сказал, что Леонтьев в отъезде, кажется на фестивале в Индии, а Пугачёву на Радио не очень любят, с ней трудно работать. Я не знал, кого ещё предложить, тогда мне были предложены Елена Камбурова и Иосиф Кобзон. Мне бы надо было соглашаться на Кобзона или предложить кандидатуру Льва Лещенко, но я отверг и Камбурову, и Кобзона (о последнем потом немного сожалел, всё-таки он прекрасный певец, хотя мне казалось, что он староват для Моей песни). А о Лещенко в тот момент как-то и не подумал. До моего отъезда нужно было всё решить (я уезжал в тот же день), а после всей этой беготни по магазинам, выступления на худсовете, многочасового ожидания, волнительной победы – я плохо соображал и решил прислушаться к рекомендации моего редактора. А Седых неожиданно сказал, что есть один прекрасный певец, который не так известен, как все вышеназванные, но в его исполнении песня должна прозвучать очень хорошо. Этим певцом был Леонид Серебренников.
   Прямо из кабинета Седых мы позвонили Леониду Серебренникову, он оказался дома, но приехать не мог, так как жил далеко от Радио. Он предложил мне спеть песню по телефону – у него была специальная записывающая приставка к аппарату. Седых держал перед моим ртом трубку, я пел и играл, а Серебренников на том конце записывал. Песня ему понравилась, тональность тоже подошла, поэтому мы договорились, что я еду домой, делаю аранжировку для оркестра, высылаю её Седых, тот ставит песню в план и вызывает меня на запись фонограммы.
   Через короткое время аранжировка была готова, я выслал партитуру Седых, и довольно скоро меня вызвали на запись оркестровой фонограммы. Это опять было для меня очень волнующим событием. Огромный оркестр, огромные студия и аппаратная, известнейшие музыканты. Главным дирижёром БЭСО в то время был А. Петухов, очень активный, невысокого роста молодой ещё человек. Редактор Седых привёл меня в аппаратную, где находилось человек пятнадцать каких-то людей. Из аппаратной через большое окно был виден сделанный амфитеатром зал, где сидел оркестр. Это была главная студия Всесоюзного Радио.
   В этот день писались несколько песен, и моя шла третьей по списку. Первой была какая-то песня Серафима Туликова, главного сочинителя помпезных песен о Ленине, компартии, Родине и т.д. Самого Туликова на записи не было, и Петухов сказал: «Проигрываем один раз и сразу пишем». Так сходу и записали.
   Следующей была песня живущего в Москве азербайджанского композитора с фамилией, у которой через дефис была приставка – Заде. И вот этот Заде королём возле меня прохаживается со своей партитурой в руках, «деловой» такой, столичная штучка. Я заглянул в его партитуру и ничего в ней не понял. Там на одной странице было по одному – максимум два такта и со сплошными восточными фиоритурами. Ну а тут оркестр начал  её проигрывать. Через несколько тактов в аппаратной раздался жуткий вопль Петухова: «Что за лажу мне приносят записывать! Это невозможно играть! Кто эту мудотину написал? Я последний раз такую ... играю! Так, пишем сразу!»
   Оркестр кое-как сыграл опус Заде, а тот всё нервничал, смотрел в свою партитуру и заламывал руки. Потом подошёл к пульту и в микрофон попросил Петухова: «Александр Александрович, там тромбоны не сыграли, может можно ещё раз...» Но его перебил звериный рык дирижёра: «Я сказал, что такую ... больше играть не буду!» И объявил перерыв.
   Седых повёл меня в оркестр – представить Петухову. Я думал, что и мне будет конец после того, что я только что слышал и наблюдал. Но Петухов отнёсся ко мне на удивление тепло и сказал, что смотрел мою песню, что она очень интересная. Я был весьма неуверен в своей аранжировке, всё-таки не так уж много в своей жизни я писал для полного оркестра, боялся, что могут обнаружиться какие-нибудь «ляпы». Но Петухов сказал, что всё нормально и что после перерыва начнём... ре-пе-ти-ро-вать. Я побежал к пианисту, бас-гитаристу и ударным, чтобы пройти с ними одно заковыристое место. Они, конечно, сходу всё поняли, но мне было очень важно показать им это ритмически сложное место, если Петухов вдруг решит писать сразу. Но кончился перерыв, и Петухов начал-таки репетировать мою песню по кускам. Причём ещё и в пример меня ставил, мол, вот из Белоруссии люди писать умеют, а тут некоторые местные товарищи – нет. Все, кто был в студии, услышали мою музыку, слова Петухова – и начали поглядывать на меня с интересом. «Дежурившие» в аппаратной московские певцы подходили и просили иметь их в виду, если появятся новые песни, давали свои визитные карточки, а один предложил подвезти до вокзала на своей машине.
   После записи оркестровой фонограммы я уехал, а через некоторое время Серебренников сделал наложение, но уже сам, без меня. Так что я так никогда с ним лично и не встретился. А песня была принята в фонд Всесоюзного радио, её растиражировали и послали во все республиканские радиокомитеты, в том числе и в Белоруссию, конечно. Говорят, до сих пор её передают по радио в исполнении Леонида Серебренникова.
В конце 1999 года Серебренников был с концертами в Санкт-Петербурге, выступал по радио, отвечал на вопросы слушателей. Мой кузен Илья передал ему вопрос, помнит ли он такую фамилию – Магалиф? Серебренников сказал, что помнит, а песня ему очень нравится и он хочет к ней ещё раз вернуться и записать в новой аранжировке и опять с полным оркестром.
   После Серебренникова  «Играл Рояль» был записан бывшим солистом  «Песняров» Леонидом Борткевичем, Николаем Скориковым, Игорем Кочегаровым. Несколько раз песню брали молодые певцы для выступлений в конкурсах. Поэт Сергей Соколов-Воюш сделал перевод на белорусский язык, и в таком виде «Играл рояль» пел молодой певец Хлестов при отборе кандидатов на конкурс в Юрмалу-1990. С этой песней в исполнении Игоря Кочегарова я представлял Белоруссию на Международном Фестивале Молодых Композиторов СССР – США в 1989 году в Кисловодске.

Играл рояль

Звук угас... Я в тёмном зале
С тишиной наедине.
Я играл Вам на рояле,
Или это снилось мне?
Припев:
Мелодия лилась сама,
Метелями мела зима,
Тот маленький прелюд
О том, что я люблю,
Сказал.
Рояль играл – не клавесин,
Играл – и не хватило сил,
И звук угас, и в первый раз –
Слеза.
Всё прошло, – Вы мне сказали.
Больше вместе нам не быть.
Звуки быстро угасают,
Но не смог я Вас забыть.
Припев.

Фото Леонида Серебренникова:

[Arkady]

Спасибо, Женя, за очень интересные рассказы. Действительно приходится поражаться тому, какой барьер нужно преодолевать композиторам и поэтам, чтобы пробить всю эту бронебойную бюрократию. А сколько хороших песен остались неисполненными и неуслышанными.

[Андрей Реп]

Продолжая Аркадия,- а сколько интересных песен было записано и исполнено на Радио, но ни разу не прозвучавших в эфире, или прозвучавших по одному разу, в лучшем случае. Примеров, к сожалению, слишком много. Да и сейчас, ничуть не лучше.

[Алекс (ВЕТРОВ)]

Евгений, теперь уже всем очевидно, что Вы не только признанный композитор, но и прекрасный рассказчик!!! Я, думаю при желании Вы могли бы неплохую книжку написать своих, скажем "белорусских" воспоминаний, или что-то типа.
Повторюсь, что из встречи Леонида с Джорджем меня интересует только дата, а не досужие размышления о якобы планировавшихся концертах...
А, вот как мне, при неожиданных обстоятельствах удалось послушать Леонида Серебрякова, т.с воочию (мне он в первую очередь нравится, как исполнитель романсов под гитару). Лет 6 назад, наш коллектив «согнали» для массовки в зал  к/т-ра "Спутник" где должен был выступить кандидат в депутаты В.Драганов. Заходим мы в фойе, а там... Человек 10 знаменитых актеров, таких как Вера Васильева, Лидия Смирнова, Иван Рыжов и др. Они т.с. были призваны "разогревать" потенциальных избирателей. Актеры поочереди прямо из фойе входили в зал и поднимались на сцену. Я подошел к приоткрытой двери, - на сцене как раз пел Серебряков. Я так и дослушал его исполнение до конца, причем рядом стояла Наталия Варлей, и тоже слушала его, дожидаясь своей очереди. До сих пор не пойму, чего я ей ничего лестного не сказал по поводу «Кавказской пленницы»? Потом приехал кандидат, и я даже не успел сообразить взять автографы у столь любимых мною по старым фильмам киноактеров...
Алекс

[Fed]

автор оригинала Eugene MAGALIF
   Это стихотворение висит в рамке под стеклом на внутренней стороне двери туалета в доме Тихона Николаевича Хренникова. А на сером мешочке для туалетной бумаги стилизованной старинной вязью вышиты две строчки: «За твой труд, бедняжка, вот тебе бумажка!»

Класс!


Люблю людей с тонким чувством юмора